Андрей московъ (русскiй) жилъ леть двенадцать въ Георгiевскомъ монастыре, въ качестве призреваемаго, умеръ въ 50-хъ г.г. XIX в. и погребенъ на Старокаирскомъ православномъ кладбище. Священникъ зналъ покойнаго года четыре. Неизвестно, где въ Россiи была родина Андрея. Можегь быть онъ и говорилъ объ этомъ духовному своему отцу, но последнiй не помнилъ имени ни губернiи, ни города, ни деревни. Судя по тому, где и какъ Андрей проданъ былъ въ рабство, — можно полагать, что онъ родился на кавказской линiи, въ какой-нибудь казачьей станице, следовательно происходитъ изъ казачьяго сословiя. Да кажется иначе и быть не могло. Кто не знаетъ, какъ тревожна была жизнь кавказскихъ казачьихъ нашихъ станицъ, особенно леть восемьдесять тому назадъ? Казаки наши постоянно были въ схваткахъ съ хiтрыми, воинетвенными черкесами. Имъ надлежало всякую минуту быть готовыми къ отраженiю вороватыхъ враговъ, которые часто, выбравъ время, нападали на станицу врасплохъ, и въ такихъ случаяхъ оставляли за собою пепелъ, слезы и трупы. После каждаго набега черкесовъ казаки не досчитывали многихъ своихъ детей и даже врослыхъ. Вероятно и Андрей, еще юный. неопытный, захваченъ былъ при подобныхъ набегахъ, и уведенъ въ горы, а потомъ проданъ на кучерму (судно) турецкаго рыбопромышленника. На кучерме привезли его въ Стамбулъ, на рынокъ, и продали за большую цену одному египетскому ефенди.
Несчастный Андрей, не понимавшiй ни языка, ни намеренiй своего господина, положился во всемъ на, волю Божiю. Слыхалъ онъ еще въ родной станице о тяжкомъ рабстве пленниковъ въ горахъ у черкесовъ, и думая, что не лучшая участь ждетъ его у турокъ, покорился своей судьбе, но никакъ не представлялъ, что оть него потребуютъ чего-либо большаго. "Буду я, думалъ онъ, работать бусурману, и въ своей неволе искать утешенiй у одного Господа; а съ православною верою, въ которой я рожденъ, вскормленъ и выросъ, никто не разлучитъ меня; да кому и нужно заботиться — христiанинъ ли я или жидъ? лишь бы всегда былъ исправенъ въ своей должности".
Но не такъ думалъ фанатикъ-ефенди. Въ беломъ рабе (что редкость) онъ желалъ иметь и знакъ своей роскоши, и образецъ истаго мусульманина, а со временемъ, можетъ бытъ, и знатнаго человека, если подаритъ его правителю и стране. Подобные примеры въ Турцiи нередки. Встарину не мало было пашей и даже великихъ визирей изъ рабовъ, и преимущественно кавказскаго происхожденiя. Эти рабы, если были христiане, волею-неволею принимали исламизмъ, и сначала верою-правдою служили своему господину, потомъ, если гослодинъ былъ правителемъ какого-либо пашадыка, получали какую-нибудь неважную должность въ его штате, затемъ роднились съ семействомъ своего ефенди, и, наконецъ, пользуясь силою богатаго и влiятельнаго сатрапа, выходили въ люди, и иногда достигали высшихъ степеней въ государетвенной службе. Рабы у своихъ ефендiевъ — сановниковъ часто занимали и важныя должности, такъ что предъ ними нередко преклонялись другiе низшiе сановники, домогаясь чрсзъ нихъ милостей у высшихъ. По разсчетамъ ли на подобныя выгоды въ будущемъ за, усердную службу, или по малолетству, или, наконецъ, изъ страха, все почти невольники — христiане — абиссинцы и кавказцы, весьма ценные на базарахъ Стамбула и Каира, какъ только поступали въ семейство покупателя-мусульманина, скоро сами делалисъ мусульманами, и притомъ большею частiю истыми —фанатиками. Войско янычаръ, ядромъ коихъ былн омусульманенные мальчики-христiане, служитъ убедительнейшимъ тому доказательствомъ.
Та же участь ожидала и русскаго невольника Андрея, по крайней мере такъ вероятно предполагалъ купившiй его египтянинъ. Нисколько не подозревая въ невольнике Андрее какихъ-либо религiозныхъ убежденiй и особенной стойкости въ этомъ отношенiи, онъ ввелъ его вь домъ какъ предметъ своей роскоiiш, съ надеждою эту мебель облагородить мусульманствомъ, и вотъ начинается исторiя убежденiй, приказанiй, понужденiй и, наконецъ, пытокъ. Андрей былъ уже не отрокъ, понималъ святость своей веры, въ которой былъ воспитанъ; ему трудно было разстаться съ своими убежденiями. Только православную веру считалъ онъ истинною, а на турокъ, какъ прежде, такъ особенно теперь, въ новомъ своемъ положенiи, видя разныя ихъ мерзости, смотрелъ какъ на нечистыхъ. Къ тому же и незнанiе языка чужой страны немало способствовало невольнику храншъ свое сокровище неприкосновеннымъ и спасало его отъ нравственной гибели.
